Артель Банная

Петербургская баня вобрала в себя многовековой опыт отечественной банной культуры и, едва появившись на берегах Невы, стала, согласно русской традиции, местом отдыха, центром общения (иногда даже центром паломничества), достопримечательностью, в которой долгое время жили старинные ритуалы. Едва у человека выдавалась “лишняя минута и копейка денег”, как он тотчас же бежал в баню.
Ставя баню, следовали традиции, выдержавшей испытание столетий. В бревенчатой избушке, срубленной на берегу Невы или реки поменьше, два помещения – раздевальное и собственно баня, в которой совмещались мыльное и парильное “отделения”. В парильне находилась каменка, и при топке дым шёл в баню. Раскалив камни докрасна, помещение проветривали и для создания пара плескали на каменку горячую воду. Парились непременно берёзовым веником. Прогревшись и вволю им поработав, окатывались водой или же, к ужасу случившегося поблизости иноземного прохожего, бросались в прорубь.
Именно впечатления иноземцев являются для нас источником сведений о петербургских банях начала XVIII столетия. Способом “купания” русских неизменно восторгались многие из них, причём почти все отмечали одно шокирующее обстоятельство. “С изумлением видишь, что не только мужчины в своём отделении, но и девицы, и женщины в своём, по 30, 50 и более человек, бегают, без всякого стыда и совести так, как сотворил их Бог, и не только не прячутся от сторонних людей, прогуливающихся там, но ещё подсмеиваются им своею нескромностью”, – отмечал Ф.Х. Вебер, находившийся при дворе Петра в 1710-х годах в качестве Брауншвейг-Люнебургского резидента.
Другой немец, оставшийся безвестным, свидетельствовал в 1710 году: “…я частенько видал, как и мужчины, и женщины, чрезвычайно разгорячённые, выбегали вдруг нагими из очень жаркой бани и с ходу прыгали в холодную воду”.
У петербургского начальства совместное мытьё мужчин и женщин всегда вызывало недовольство, и правительствующий Сенат счёл в конце концов, что сие “весьма противно”. 21.12.1743 г. Сенат постановил: “В камер-контору подтвердить указом, дабы в торговых банях мужескому и женскому полу вместе париться было запрещено и до того отнюдь не допускать”.
Однако то ли потому, что не назначены были размеры штрафа, то ли по причине попустительства со стороны камер-конторы и полиции, совместное “публичное” мытьё продолжалось, и спустя какое-то время вновь потребовалось вмешательство властей. В 1760 году было подтверждено запрещение “ходить в торговые бани мужескому и женскому полу вместе”. Действовал (видимо, только на бумаге) и указ Елизаветы о том, “чтобы мужчинам и женщинам в одних банях не париться”.
2.4.1782 Уставом благочиния было запрещено “мужескому полу старее семи лет входить в торговую баню женского пола и наоборот”. Во исполнение этого указа в некоторых банях (попробуй, уследи за всеми) мужчин стали пускать мыться только утром, а женщин – вечером, или наоборот; в других переставили печь из угла на середину и, открыв каменку на две стороны, перегораживали баню пополам тесовыми перегородками. Наконец, многие содержатели бань стали строить бани только для мужчин или для женщин. Однако совместное мытьё тех и других продолжалось и в XIX веке, и в XX, несмотря на запрещения и указы.

Бане в русском народе издавна приписывали оздоровительные и закаливающие свойства и считали её главным, а подчас и единственным лекарством от всех недугов. Только в бане без докторов и лекарств, паром и веником можно было изгнать всякие недуги.
Баню как “медицинское средство” описал и упоминавшийся уже Вебер. По его заключению, к этому средству прибегали “в тяжких болезнях”, и состояло оно в следующем:

“Натапливают печь обыкновенным образом… и… залезают в неё пять, шесть, а иногда меньше или больше человек; когда таким образом они разместятся и разлягутся в печке, товарищ их, остающийся снаружи, прикрывает устье печи так плотно, что пациенты едва могут переводить в ней дух. Наконец, когда они не могут уже более выдержать, то начинают кричать, чтобы сторожевой отворил печь и выпустил бы их из неё дохнуть немного свежим воздухом; вздохнув, они опять залезают по-прежнему в печь и повторяют приёмы эти до тех пор, пока вдоволь не распарятся, после чего, с раскрасневшим, как кумач, телом, бросаются они летом прямо в реку, а зимою (что они ещё больше любят) в снег, в который и зарываются совершенно, оставляя открытыми только нос да глаза”.

Понятно, что Вебер был свидетелем массового посещения “влазни”; увиденное произвело на него столь необыкновенное впечатление, что он решил “зарыть” моющихся в снег “на два и более часа”, дабы ещё более поразить воображение читателей-соотечественников.
В XVIII веке в Петербурге появились специальные врачебные бани, получившие название “бадерские”; просуществовали они более 50 лет.
Считается, что первым бадером в России был лекарь Христофор Паульсон, привезённый Петром I из Риги в 1720 году. После смерти царя должность придворного бадера была упразднена.
Прошло 8 лет, и в 1728 году в Москве объявился некто Якоб Кэнтер, который заявил, что намерен возродить бадерское искусство. Выяснилось, что предложенные Кэнтером образцы врачебных бань соответствуют торговым баням петербургского типа и отличаются только тем, что торговые бани предназначены для мытья, а бадерские – “для лечения наружных болезней мануальным художеством”, иначе говоря, в сих последних практиковалось разминание частей тела, жильное кровопускание, приставление пиявок и “кровососных” банок, “ставление” клистиров и ванн разных составов и температур.
В Москве Кэнтеру бадерскую баню построить не удалось, и 26.2.1735 он подал прошение о дозволении возвести таковую в Петербурге. Спустя месяц, 26 марта, дозволение было дано. К 1745 году Кэнтер имел и дом в Петербурге, и баню при нём, которой пользовались все желающие.

Бани были публичные, домашние и дворянские.
“Публичные” (иначе “торговые”, “народные”, “общие”, “общественные”) бани держали поначалу крестьяне, переселившиеся на берега Невы. Потом банным промыслом стали заниматься гильдейские купцы, чиновники, главным образом губернские секретари. Для привлечения клиентов банные владельцы по примеру лавочников пользовались услугами зазывал.
Ещё в XVIII веке было заведено правило: торговые бани работают 4 дня в неделю – в понедельник, вторник, четверг и субботу. Бани не топили в большие церковные праздники (они были закрыты в продолжение всей Страстной недели).
Топили бани 2 раза в день – с полуночи утренние, с полудня “вечеровые”; в этом была необходимость, потому что от беспрестанного поливания водой каменка остывала. Утренние бани открывались к заутрене, в церковный благовест, а “вечеровые” – к вечернему звону.
Адреса петербургских бань первой половины XVIII века восстановить трудно. В подавляющем большинстве постройки были деревянные и впоследствии были снесены или сгорели, к тому же указывать тогда улицу и номер дома было не принято. В ходу были другие ориентиры. А.Д. Кантемир в своем “Описании Кронштадта и Петербурга” (1738) упоминал “общественные бани” на Петербургской стороне, близ Троицкой церкви.
Среди горожан бани были известны либо по фамилии содержателя, либо по фамилии владельца дома, в котором они находились, либо по какой-либо примечательности в округе. Вот адреса некоторых петербургских бань, которые находим в разных номерах газеты “Санкт-Петербургские ведомости”: Бочковские бани, на Фонтанке, у Египетского моста (1760). Лештоковы бани, против дома купца Лаврова, в Большой Загородной улице (1791). Немецкие торговые бани, по Лиговскому каналу, в доме купца Недосекина (1792).
В XVIII веке бани были и при заводах и фабриках, а также домашние (“домовые”) бани. Эти последние, особенно в домах богатых людей, нередко отличались изысканным интерьером. Стены в них обшивались липовыми досками, полок и лавки также были липовые, подходы на полок – с точёными поручнями и балясинами, печи и каменки – изразцовые, с медными заслонками, в предбаннике – дорогая мебель, по стенам висели картины.
Были и сверхроскошные бани. Над их проектами работали знаменитые архитекторы Ж.-Б. Леблон, В. Растрелли.
Но самые замечательные бани выстроил под Петербургом, в Царском Селе, Чарльз Камерон. Это был целый архитектурный комплекс, с павильоном Холодных бань и Агатовыми комнатами. Тогда впервые при постройке бани были использованы орнаментальные мотивы и планировка римских терм.
В XIX веке “домашние” бани появились в закрытых женских учебных заведениях, в военных училищах, в тюрьмах. В здании, сооруженном архитектором А.А. Михайловым в 1821 году, в саду Академии художеств, поместились вместе рисовальный зал, баня для воспитанников и прачечная.

“Домашние” бани, как частные, так и те, что находились в разного рода учреждениях, были безымянными, а между тем у петербургских бань всегда были имена (в советское время тем из них, что сохранились, присвоили номера). Как и в XVIII веке, они получали название по фамилии владельца (бани Клармана на Обуховском проспекте), по топографическому принципу (Троицкие, в Троицком переулке). Всего к концу 1840-х годов в Петербурге было около сорока “торговых” бань.
Что же до “банных нравов”, то с этой точки зрения ничего не изменилось в сравнении с веком предыдущим. Чтобы сделать такой вывод, достаточно взглянуть на офорт Е. Корнеева, исполненный в 1812 году, или “побывать” вместе с А. Дюма в петербургской бане. В романе “Учитель фехтования” он так передал свои впечатления от пребывания в ней:

“Представьте себе человек триста мужчин, женщин и детей, совершенно голых, которые бьют друг друга вениками. Шум, гам, крики. Стыда у них ни малейшего: мужчины моют женщин, женщины – мужчин. …Минут через десять я пожаловался на жару и убежал, возмущённый этой безнравственностью, которая здесь, в Петербурге, считается настолько естественной, что о ней даже не говорят”.

Действительно, ни о чём подобном не говорили, и “русских свидетельств” на этот счёт обнаружить не удалось. Но известно, что петербургская баня не раз становилась объектом внимания архитекторов, врачей, инженеров. Исследованиями в области физиологических действий русской бани занимался знаменитый врач-терапевт В.А. Манассеин. Некоторые работы о бане были представлены их авторами на соискание учёной степени доктора медицины. Название одной из таковых (её автор – И.И. Полозов) приводится полностью, ибо оно даёт возможность судить об основательности подхода диссертанта к изученному вдоль и поперек предмету: “К вопросу о влиянии русской бани на температуру тела, кожную температуру, мышечную силу, силу вдоха и выдоха, жизненную ёмкость лёгких, дыхание, пульс, артериальное давление, кожную чувствительность, кожно-лёгочные потери, обмен воды и вес тела у здоровых людей”.

В банях трудились банщики, приказчики, кассиры и чернорабочие. Все они входили в банные артели. Артель располагала общей кассой, из которой посетителю выплачивали деньги в случае пропажи его одежды. На деньги из кассы члены артели покупали квас и пиво для посетителей, мочало для мочалок, суконки, мыло, простыни, сырые яйца для тех, кто имел обыкновение использовать их для мытья головы.
На первый взгляд кажется, что лучше идти в ту баню, которая ближе к дому. Но нет: у каждого петербуржца всегда была “своя” баня, в которой царил особый, присущий только ей дух, и, даже перебравшись на новое место жительства, истинный питерец по субботам отправлялся в любимую баню.
Историк Петербурга К. Веселовский заметил: “Для простолюдина баня – и удовольствие, и потребность. Он идет в неё… точно так же, как люди иного образования идут в оперу”. Да и где ещё ему, простолюдину, поставят пиявки, наложат горшки, вправят повреждённые члены, где дадут отдохнуть телом и душой? Где ещё мог он отрешиться от повседневных забот и окунуться в родную, знакомую с детства стихию? Да и есть ли на свете другое место, где можно соединить удовольствие и потребность способом, который у непосвящённого вызывал изумление?
Между тем владельцев многих бань объединяла неохота выделять средства на поддержание своих заведений в приличествующем виде. Бани ветшали, подолгу не ремонтировались. В 1872 году экскурсию по петербургским баням совершил корреспондент журнала “Зодчий”. Ему они тоже не понравились. “Существующие бани не удовлетворяют самым скромным требованиям общественного благоустройства, безопасности и здравия”, – констатировал он. Однако так ли уж справедливо столь категоричное суждение?
В 1871 году, за год до того, как был вынесен этот безапелляционный вердикт, на углу Фонарного переулка и набережной реки Мойки по проекту архитектора П.Ю. Сюзора были построены бани, названные по имени их владельца Воронинскими. (М.С. Воронин был не только домовладельцем, но и академиком, выдающимся специалистом в области микологии и фитопатологии.)
В новых банях всё поражало воображение – и фонтаны, и сводчатые потолки, и три мраморных бассейна, и отдельные номера из пяти комнат. Полы были асфальтовые, “не скользкие даже при мыле”, все каменки – изразцовые, а вокруг самой большой из них, расписанной пословицами, была установлена лавка “для стариков с натруженными и больными спинами”.
Полки были также не простые, а особой конструкции, и притом из липы, которая “при необыкновенной мягкости не имеет свойства обременять обоняние тяжёлым запахом дерева”, и даже “шайкам и тазам указаны изящные помещения”. Дорогие номера освещались “газовою бронзовою люстрою с верным расчётом на фантастическое освещение комнаты и фонтана. В женском отделении мебель была “во вкусе изящных времён Людовика XVI”.
Обошлось Воронину его детище в 200 тысяч рублей. За первые десять лет в его банях побывало 433 000 человек. И уж совсем нелишне будет сказать, что за постройку этой бани Сюзор получил золотую медаль Политехнической выставки.

18.12.1880 по проекту того же Сюзора на углу Вознесенского проспекта и Екатерининского канала было открыто ещё одно примечательное “подспорье гигиены” – бани Петрова. Там, среди прочего, имелось отделение восточных бань, “по роскоши долженствующих не уступить в этом роде баням в Константинополе”.
По проектам Сюзора было построено 12 общественных бань. Архитектор не ограничивался рамками стоявшей перед ним задачи, а задумывал крупные культурно-оздоровительные комплексы с бассейнами, прачечными, столовыми и читальнями.
Но бани строил не один Сюзор. Начиная с 1870-х годов в Петербурге появлялись одна-две новые бани каждый год. Городская дума ревностно следила за их санитарным состоянием и неоднократно принимала разного рода постановления, направленные на улучшение их работы.
В петербургских банях не раз “бывали” герои литературных произведений. У А.П. Чехова есть рассказ, который так и называется – “В бане”. В Воронинские бани заходили герои произведений М.Е. Салтыкова-Щедрина “Дневник провинциала в Петербурге” и Н.А. Лейкина “Шуты гороховые”.
В начале ХХ века в Петербурге продолжалось строительство новых бань, и к 1907 году их насчитывалось 78. Объявлялись конкурсы на возведение новых банных сооружений, но всем созидательным планам положил конец 1917 год.

Настоящим ударом для бань, да и всего городского хозяйства в целом, явилось постановление ВЦИК от 20.8.1918 об отмене права собственности на недвижимость. Общественные торговые бани перешли в ведение коммунальных отделов исполкомов. Бани, таким образом, на долгие десятилетия оказались предоставленными сами себе, а что за баня без хозяина?
Одной из “первоочередных задач” советской власти явилось строительство… крематория. Соорудить его задумали на территории Митрополичьего сада Александро-Невской лавры, однако в августе 1919 года постройка была “признана нежелательной”. В 1921 году для крематория нашлось-таки место – в прачечной при бане на Васильевском острове, на углу 14-й линии и Камской улицы. Проработал крематорий всего два месяца, ибо не нашлось “специалистов”.
Разместив крематорий в прачечной, баню решили открыть в… тюрьме. (В скобках заметим, что бани в СССР официально приравняют к крематориям в 1959 году после принятия “Правил и норм планировки застройки городов”: “Банно-прачечные комбинаты, бани и крематории должны размещаться на обособленных участках вне жилых кварталов и микрорайонов”.)

17.7.1919 на заседании Художественного совета Архитектурной мастерской Совкомхоза было решено соорудить “первые районные термы в Петрограде”. Означенные “термы” задумали поместить на территории Литовского замка. 16.12.1920 жюри рассмотрело пять представленных на конкурс проектов. В получившем 1-ю премию проекте Н. Троцкого и др. примечательна идея возвести новое здание с многочисленными портиками и башней со шпилем, подражавшим “адмиралтейской игле”. В самом здании задумывалось разместить “зал для скеттинг-ринга” (надобность в котором, как указывали авторы, “уже существует” – это в двадцатом-то году!), а также гимнастический зал, который должен был сообщаться с банями посредством галерей.
Но вот что любопытно: составлялись несбыточные планы насчёт постройки “терм”, а старым баням находили оригинальное применение; так, в помещении бани на Боровой улице в начале 1920-х годов начал работать Железнодорожный райком РСДРП(б), где “б” вовсе не значит “баня”.
Создаётся впечатление, что в первые годы после октябрьского переворота 1917 года бани были и не нужны вовсе. Современник писал: “Население пользуется банями изредка, перестаёт их посещать, и нередки случаи использования бань для других целей, например под склады, сушилки для льна, зернохранилища.
Петроградских рабочих заставляли ходить в баню, чего на Руси прежде не водилось. В 1929 году комсомольцы завода “Красный судостроитель” организовывали коллективное (читай: принудительное) хождение в баню. А что в том предосудительного? – считали они. Ведь “ходим же мы коллективно в театр, кино, музеи, так почему же нельзя провести “мобилизацию” и на этом участке культурного фронта?”

К 1920-м годам банное хозяйство Петербурга оказалось полностью разваленным (декрет В.И. Ленина “Об обеспечении населения республик банями” так и остался на бумаге). В 1927 году было принято решение построить две новые бани. Проекты их выполнил архитектор А.С. Никольский. Один из них получил воплощение в натуре. Знаменитая “круглая” баня Никольского была построена в 1930 году и стоит до сих пор.

В 1931 году в Ленинграде была 51 баня, причём многим из них было более ста лет. В 1934 году на архитектурном факультете Академии художеств приступили к проектированию “нового типа бани по образцу римских терм”, хотя думать надо было об обыкновенной типовой бане, тем более что на одно банное место в том же году претендовали 134 человека, а это означало, что каждый житель города мог “осуществить” лишь 15 “помывок” в год.
К концу 1930-х годов в Ленинграде было выстроено несколько новых бань, при этом во главу угла ставилась их “пропускная способность”. Назначение бань современник определил следующими словами: “Этот участок коммунального хозяйства преследует не только гигиенические, но и оборонные задачи”. Мало того, был отвергнут весь предыдущий опыт банного строительства. Одним из крупнейших специалистов того времени было высказано в печати такое суждение: “Исторические примеры оставили нам мало материала”. Потому и строили по нескольку лет убогие сооружения, в которых ставили демонтированные паровозные и пароходные котлы, при этом строили из силикатного, а также основательно выветрившегося кирпича, “заимствованного” из старых построек.

Блокадная баня – тема для отдельного разговора. Официальные советские источники неизменно лукавили, говоря, что после первой блокадной зимы в городе заработали бани. Многие ленинградцы, пережившие ужасы того времени, единодушно утверждали – не так всё было! Конечно же, не могли бани работать в осаждённом городе, лишь некоторые из них открывались на непродолжительное время. Всё, что требовалось от историков и очевидцев, это указать: как долго они работали? Час? Два? Изменило бы это наши представления о страданиях ленинградцев? Разумеется. Страдания эти, оказывается, были более велики.
В годы блокады в Ленинграде была лишь одна баня, которая топилась чаще других. Её адрес: Суворовский проспект, 67. Близость её к Смольному заставляет сделать вывод о том, что и в то время были “привилегированные” бани (и люди). Двое старых ленинградцев рассказывали о посещении этой бани в блокадное время по специальному разрешению.
После войны продолжилось возведение новых бань – их катастрофически не хватало, да и традиция “похода” в баню у тогдашнего поколения ленинградцев, проживших всю жизнь без элементарных бытовых удобств, была ещё жива.

В нынешних питерских банях, как старых, так и новых, не увидишь ни “роскошной отделки”, ни фонтанов, зато всякий может лицезреть облупившиеся стены, сломанные краны и шныряющих по полу тараканов. Многие, впрочем, закрывают глаза на эти “неудобства”, ибо ходят в баню потому, что считают её лучшим способом защиты от вирусов, весенней вялости, зимней скуки и осеннего плохого настроения. Некоторые идут в баню, чтобы снять похмелье, пообщаться с незнакомым человеком и…начать жизнь сначала.
Остаётся надеяться, что петербургская баня возродится в полной мере и вновь станет тем, чем была прежде, праздником души, заведением, где можно отрешиться от житейских невзгод, обрести душевное спокойствие.

Источники:

ж-л «Родина». №4/2000, Игорь Богданов